Мы отправились на Восток, не наметив ни конкретного маршрута, ни мест, которые запланировали посетить. Мы смутно осознавали, что наша небольшая группа западных рационалистов, впитавших с молоком матери веру в технику и эмпирический метод познания, вторгается на территорию иррационального и метафизического.
Возможно, мы находились в плену у расхожего представления, согласно которому Восток и Запад являются двумя взаимодополняющими половинами одного большого целого и приходят к одним и тем же выводам, хотя и разными путями: Запад — при помощи науки, Восток — через озарения.
По идее, нам следовало бы полностью отдаться путешествию, наслаждаясь видом пыльных дорог, уходящих в бесконечность, и поддаваясь очарованию, исходящему от незнакомых мест.
Мы выехали из Венеции поздно вечером с полным разбродом в мыслях: отныне мы не были ни рационалистами, ни энтузиастами техники.
Достигнем ли мы Востока? Постигнем ли мы Восток? Аллах его знает. Мы пытались подготовиться к встрече с индийской цивилизацией, создать предпосылки для конструктивного диалога, опираясь на живущий внутри нас мистицизм, на свое духовное начало, но не привязываясь к какой-либо конкретной религии. В реальности все это быстро потеряло для нас значение, ибо дороги, покрытые пылью веков, имеют свое собственное очарование, свои теневые и солнечные зоны, свои секреты, загадки и тайны.
Мы ежедневно соприкасались с остатками далекого прошлого, откуда порой вспыхивал странный огонек, который затем гас сам собой, успев, однако, поколебать нашу уверенность в том, что мы живем в лучшем из миров и что прогресс тождествен улучшению. То, что утрачивается в ходе истории, иногда заслуживает внимательного изучения.
По пути на Восток мы все же оставались пленниками комикса и вволю фантазировали, оттачивая свое оружие для дальнейших изысканий. В комиксе все выражается через метафору штрихов и линий. В его основе — вымышленный маршрут, воспоминание о том, чего никогда не было.
Рисуя комикс, художник инстинктивно, сам того не сознавая, воздает должное каллиграфам, делавшим свое дело задолго до Гутенберга, поскольку комикс обязан своим рождением именно каллиграфам, тогда как Гутенберг подарил ему долгую жизнь, воспроизводя и размножая его с помощью станка.
Эта другая дорога — пыльная, извилистая, малохоженая, ведущая в безмолвие монастырей — изолирует нас от действительности, когда, вычерчивая черные знаки на белом листе, мы рассказываем ложную историю подлинного прошлого, которого никогда не существовало, историю подземной цивилизации, чьи небеса, усеянные нарисованными звездами, кажутся более реальными, чем наш небосвод с мерцающими в бездне ночи далекими огнями.
В одной узкой долине среди слепящих взор вершин Гималайских гор, к северо-западу от Катманду, мы нашли полусгоревший саквояж. Его содержимое было разбросано среди камней: исписанные неразборчивым почерком листы бумаги, сильно поврежденные фотографии, несколько практически непригодных для просмотра видеокассет.
Несмотря на трудность задачи, я задался целью воссоздать из этих элементов связную историю. Она ускользала от меня вертким ужом, но я верил, что она заключает в себе что-то живое, трепещущее, заслуживающее того, чтобы быть рассказанным. Я окончательно решил: по отношению к читателю было бы справедливо, если бы она предстала перед ним такой, какая она есть, без прикрас и сюжетных вывертов. Так ли уж надо добавлять завязку и развязку? Комиксы не обязательно читаются для того, чтобы извлекать из них нравственные уроки.
Отдельно хочу отметить, что из всех историй, которые мне приходилось рассказывать, та, с которой вы сейчас познакомитесь, получилась, пожалуй, самой продуманной, самой запутанной, самой сложной именно по причине своих пробелов, недомолвок, всего того, что осталось необъясненным, незадейство-ванным, по причине своих невнятностей, неустраненных несоответствий, необоснованных сюжетных поворотов. Финал — единственное, что в ней правдиво.
То, что вы сейчас прочли, было написано мной в 1983 году. Я увер
